"Дабы не омрачать праздника Рождества, необходимо акцию по ликвидации в Симферополе евреев, цыган и пр. элементов по списку... закончить к 15 декабря"

"Возобновляется прием татар-добровольцев в войска немецкой армии для службы в Крыму. Заявления принимаются ежедневно с 8 до 16 часов в мусульманском комитете по ул. Пушкина, 14."

Чужой язык на улицах звучит,
Зачем его мы изучали в классе!
И виселица на углу торчит,
И вместо Карла Маркса — «Гауптштрассе».

Все стало — говорить и петь! — опасно,
Во все дома ползут тоска и страх.
Расстреливают по ночам в Дубках,
За балкою глухой в совхозе «Красном».

Для смерти и неволи стал причиной
Любой поступок и любой пустяк.
Работает фашистская машина,
Круша людские жизни в челюстях.

Но извергам эсэсовским назло,
Под самым носом у кровавой своры
Стекольщик-старичок Иван Козлов
Непокоренный мой обходит город.

Коптящим язычком ночник горит.
И в тесной комнатке полуподвальной
Борис, склонясь над школьной готовальней,
Фашистские печати мастерит.

О, скольких он от верной смерти спас,
От лагеря, от биржи, от угона,
От рабского товарного вагона,
Когда склонялся к лампе в поздний час.

Вот типографский шрифт украден ловко,
И снова фитилек коптит в ночи,
И на заборе первая листовка
«Смерть оккупантам!» — яростно кричит.

И люди, потерявшие надежду,
Читают этот простенький листок
С чуть видным текстом, непросохший, свежий,
Для них он — словно воздуха глоток!

А где-то вдруг взлетают в воздух склады,
И взрывом рельсы скручивает в жгут.
Ночами в партизанские отряды
Связные комсомольские идут.

И молодые крепкие ладони
Сжимает юность клятвенно в кулак.
Так было и в шахтерском Краснодоне
И в городке на юге было так.

Иначе жить вы не могли никак,
Сограждане мои и однолетки —
Семен Кусакин, Вова Енжияк,
Василий Бабий, Николай Долетов.

Косухин Толя, Женя Семняков, Жильцова Зоя!..
Список длинным будет.
Вы после школы «выходили в люди» —
В смертельный строй подпольщиков-борцов.

И та, что педагогом их была,
Ни патрулей, ни обысков не труся,
В кошелке мины на вокзал несла —
Бесстрашная Волошинова — «Муся».

Так, словно два притока у реки,
Двух поколений сходятся дороги —
В подпольщики идут ученики,
В подпольщики приходят педагоги.

Часы ночные в комнатке тихи.
Глухая ночь над городом распятым.
— Я, мама, нынче написал стихи,
Хочу их завтра прочитать ребятам.

Москву вчера ловили без конца,
У Перекопа наши. Ждать недолго!
Погонят гада злобного, как волка,
И отомстят за нашего отца.

— Ты б поберегся, Боренька, сынок,
Ты у меня один... — Я знаю, мама.
И над столом склоняется упрямо
Смешной мальчиший рыжий хохолок.

А мать глядит, чуть подпершись ладонькой,
Не в силах скрыть тревоги и тоски.
И прячет в старый валенок тихонько
Исписанные наскоро листки.

Он засыпает тихо и светло.
Во сне он видит солнечные дали.
...А поутру в замерзшее стекло
Свирепо полицаи застучали.

Мы знаем: на миру и смерть красна.
Один не воин в поле. Это точно.
Какая ж сила гордая нужна,
Чтоб в бой последний выйти в одиночку.

Чтоб смерти, не страшась, глядеть в глаза,
Когда тебя пытают и пытают,
Когда тебя свободой покупают,
Чтоб только ты сказал, сказал, сказал!

О чем была последних мыслей вспышка?
Он, зная всех, не выдал никого,
Борис Хохлов, застенчивый парнишка,
Один из поколенья моего!

...Студенческая улица светла.
Цветет сирень и в окна лезет шало.
Здесь зданье было. Лестница вела
Вниз, в подземелье, к пыточным подвалам.

И стены камер мокрые в те дни
Подобны стали для погибших стелам:
Здесь надписи царапали они
В последние часы перед расстрелом.

Неровных строк за сердце рвущий зов,
Автографы кровавые на камне...
В день избавленья их читал Козлов,
Ломая спички старыми руками.